Обноженный - Страница 111

111

— Поставили… Дождёшься от них… А дальше — болото. Гиблое. Вержавские мхи называется. Волок по нему. Длинный. Две версты с гаком. Дальше речка, Васильевка. Тоже… курице по колено. Опять, ёшкин корень, весь день комарей кормить!

Раздражение так и лезет из него, в каждом слове. Но тяга к знаниям у меня сильнее:

— Слушай, мы ж тут считай на пяточке, на полусотне вёрст столько крутимся. Неужели нельзя как-то… по прямее?

— Да нет же. Там (он машет в сторону правого борта) — холмы сухие. Хоть и недалеко до того же Хмостя, а лодейкой не пройти.

— А почему купцы этой длинной дорогой ходят? Здесь же два волока. А если по Каспле и в Катынь — один.

— Гос-с-споди! Иване! Ну ты будто… хрен заморский. Тут хоть и два, а по болоту. А там хоть и один, а вверх да по сухому. Пупки развяжутся, лодейки поломаются. Да и по верстам считать: тут на двух — пяти вёрст нет, а там на одном — десять.

Глава 263

Повторить опыт Бобылёвского волока с самообслуживанием и дармовщиной не удалось: за зарослями камыша, между полосой чистой воды и заводью, сплошь заросшей белыми лилиями, песчаная коса. На косе какие-то барачного типа строения, характерные силуэты сушил для рыбы, растянутые на просушку сети. И костерок. От которого встаёт и машет нам рукой невысокий широкоплечий мужик.

— Гости? На ту сторону? Четыре гривны.

Николай сходу начинает ругаться, божиться. Мужик скучно его терпит. Послушав, подводит итог:

— Четыре гривны. Серебро — вперёд. Торгу не будет. Разбудишь артельщиков — ещё за беспокойство заплатишь. Не любо — не кушай, топай взад.

— Да мы…! Да у нас…! У нас от самого князя грамотка! Нам — по княжьему делу! Спешно!

Мужик снова внимательно осматривает нашу команду. Особенно — прицепленные сабли, двух связанных, с мешками на головах, страдальцев.

— Тогда — восемь. За спешность.

Глядя на ошарашенного таким поворотом Николая, удовлетворённо хмыкает и объясняет:

— Ты меня рубить будешь? Тогда ты тут до-о-олго не пройдёшь. Князь-то, поди, за задержку-то… сильно спросит. Тебе дороже встанет.

Платим, разгружаем лодку, нагружаем мешки на себя. Хорошо хоть часть высыпавших из барака нечесаных, почёсывающихся в разных местах, мужичков, подставляет плечи под наши узлы. Дедок-проводник предупреждает:

— Идти только след в след. С тропинки сходить — борони господи! Даже по нужде какой — тока как добредём. Тута трясина такая вокруг…! Только бульк и случится.

Может — цену набивает, может — над пришлыми посмеивается. Николай с Терентием нервничают:

— Воры ж! Тати прожжённые! Клейма ж ставить некуда! Попрут-попятят! Майно из узлов повынимают — мха для вида напихают…

Эх, ребятки, не летали вы с пересадками через аэропорт Шарля де Голля! Вот там, куда бы ни…, и откуда бы ни…, а багаж целиком… как корова языком. Такие арабы грузчиками работают… И концов не сыскать.

В стороне, по гати видно, мужички неторопливо тащат нашу лодейку. Какие лошади?! Гати на волоках — решетчатые. Чтобы вода выступала, чтобы топли легче. Коней пустить — ноги поломают. Вот хомосапиенсы по этим деревам, матерно вспоминая заветы предков… не, не лазают — упираются.

Выпихнулись в Васильевку, пошли вниз. Удивительно мучительное занятие: топкие берега, илистое дно. Ширина — весла не выставишь. Идём на шестах.

Второе мучение — думанье. Приступ обычного утреннего самоедства после ночных приключений.

   «Думы мои, думы мои
   Лыхо мени з вами
   На що сталы на папири
   Сумнымы рядамы…».

Как говаривал Жванецкий: «Порядочного человека можно легко узнать по тому, как неуклюже он делает подлости». Мда… так я очень порядочный!

На кой чёрт было такое устраивать?! С этой Катериной Ивановной… А всё Достоевский виноват! Всё он! Cо своим «аналогичным случаем» из Бердичева…

Что более всего обидно — сам дурак. Без ансамбля. Не считая Федор Михалыча.

Дела-то мои — дрянь. Назад, через Вержавск, хода нет: посадникова суда мне не пережить. Вообще — встречи с его людьми… Только вперёд. Там, говорят, редкостной красоты озёра. Сапшо и всё такое. Будущее поместье главного русского изобретателя лошади. Пыр, извините за выражение, жевальское.

Потом можно сделать круг по Двине, рвануть двести вёрст с гаком вверх по Каспле, вернуться в Смоленск… И… вот он я, тёпленький. Тут кто быстрее успеет: епископский суд — по удочерению, княжеский — по подложной грамотке, ещё какой-нибудь — по дефлорации девицы… и просто желающие… чтобы я замолчал. Навечно.

Ну кто же?! Кто?! Кто укрепит мой мятущийся дух в тяжкую годину испытаний? Перед лицом одолевающих со всех сторон грядущих неизбежных бедствий?! Ниспосланных высшими силами, русской классикой и собственной глупостью? — Только фольк. Исключительно наш, исконно-посконный, хоть и не вполне «святорусский»:

...

«Ребята, уж если мы по горло в дерьме, возьмемся за руки!».

Я встрепенулся и огляделся. С кем бы исполнить это самое «возьмёмся»? Основная часть моей команды кемарила по лавкам под тёплыми лучами недавно выглянувшего солнышка. Двое, стоя на носу с шестами, попеременно упирались в низкие болотистые берега, проталкивая лодочку по речонке.

«Из варяг», блин, «в греки»! Трасса мирового значения! А в реале, факеншит! — сплошное бездорожье! Струя будто… будто бык прошёл.

Впереди, в сотне шагов, из-за очередного поворота этого струйно-бычного, виляющего из стороны в сторону, безобразия, нам навстречу вывернулись две лодочки. Чёрные, чуть выше и поуже моей, они шли ходко. Две пары толкальщиков на каждой дружно втыкали в берега шесты и, по команде, рывком проталкивали лодки вперёд.

111