Обноженный - Страница 71

Я свёл наконечники перед его глазами. Между контактами проскочила небольшая голубая искра. Бедняга ещё более выпучил глаза, инстинктивно попытался отшатнуться, вжаться в бревна и брусья дыбы… А я, удовлетворённо разглядывая наконечники, продолжал:

— Не узнаёшь? А ведь видал и не один раз. Это ж молния небесная! Только маленькая. У Господа Бога молнии — в несколько вёрст длинной. Такой как шандарахнешь! Мне такая длинная — по чину не положена. А вот маленькая, в пару вершков всего… Жечь-убивать такой малышкой… — мощи не хватит. Чисто в воспитательных целях. Учить тебя сейчас буду. Точнее — от глупостей отучать.

Я обошёл дыбу и внимательно осмотрел торчащую с другой стороны голую задницу со спущенными штанами.

— Ноготок, чего-то она… пованивает. Водички ведро есть? Плескани-ка.

И, наблюдая за поиском ведра, продолжил повествование:

— Ведь в чём ошибка твоя, Филя? — В поспешности. Вот с этой девкой: ты на её сиськи загляделся, а что у неё в душе — не поинтересовался. Что у неё там гонор недоломленный — не глянул, что способность стыдиться осталась — не разглядел. Что телом её — уже голод правит, а душой — ещё честь девическая… Ты как дитё малое — на обёртку позарился, а начинкой не озаботился. Поспешил сдуру. «Поспешишь — людей насмешишь». А ты не насмешил — ты их плакать заставил. Да не то беда, что из глаз вода, а то беда, что в глазах злобà. На тебя, на меня, на всю вотчину Рябиновскую. А в злобе своей — могут они, как ты верно заметил, и пожечь, и побить, и пограбить. Не тебя — тебя пришибут и ладно. Моё майно дымом пойдёт, моих людей в землю зароют, мне — убытки будут. Я тебя поставил в начальные люди, чтобы ты имение моё приумножал. А тебе, вишь ты, захотелось елдой в пригожей дырке поковырять. И всё — все мозги у тебя вынесло. Не головой — головкой думать начал. Нехорошо это, Филя, неправильно.

Экспрессивное «му-у-у», раздавшееся с другой стороны станка, выражало, очевидно, полное со мной согласие, глубокое в себе раскаяние и набор обещаний всевозможного позитива в будущем. «Вот как бог свят!».

Только я ему не верю. Слишком часто в разных вариантах повторяется у него одно и тоже: почёсывание собственной вятшести.

Ничего нового: человек, получивший должность — меняется. Он должен, обязан меняться — новый уровень иерархии вводит в новые отношения с людьми, требует изменения стиля поведения, повышения ответственности, другого распределения собственного времени и фокуса внимания. Люди разные и меняются по-разному.

Лидерство, вятшизм, стремление к власти у хомнутых сапиенсов — на уровне биологических рефлексов. Повелитель, альфа-самец — мечта ребёнка. Но… Как справедливо говорил Рагнар Кожаные Штаны: «Власть привлекает худших и развращает лучших».

Вот в таких, жёстко структурированных, сословных, состоящих из маленьких, довольно изолированных общин, социумах — всякое движение в социальной пирамиде оказывается тяжким испытанием для человеческой психики.

Выдвиженец, начальник, перестаёт ощущать себя нормальным человеком. Теперь он единственный, неповторимый.

— Я — капитан! Царь и бог!

— Да у нас, в Адмиралтействе, таких капитанов… как cобак нерезаных.

В 18 веке русский дворянин в своём поместье — едва ли не абсолютный повелитель. Как вожак в стае бабуинов. Наследственный «повелитель скотов двуногих» — людей.

Другая сторона «мелко-начальственного абсолютизма» в том, что в рамках сельскохозяйственной общины, а здесь так живут почти все, «повелитель местной экономики» становится «повелителем местных жителей».

Так создавалось русское дворянства при Иване 3 — дворянам давали землю и они расселяли на ней вольных русских людей. Которые закономерно превращались в рабов.

Эта тема хорошо исследована на материале советских колхозов. Не имея возможности ни — сменить место жительства, ни — источник существования, абориген оказывался в глубокой зависимости от председателя. Люди — разные, и конфликты между ними неизбежны. Если «пробка заткнута», то либо — «крышку снесёт», либо — «донышко вышибет». Конфликт закономерно переходит в фазу разрушения. Мирный, мягкий «развод» в сельской общине — практически невозможен.

Кажется, самое главное достоинство демократии состоит в том, что из неё можно убежать. Всё остальное — производные от этого.

В России почти всегда — «пробка заткнута». «Забить плетями до смерти» — решение начальника, отражение: «подпустить красного петуха». Оба — регулярно. Постоянная взрывоопасность несколько смягчалась традициями: и раб, и рабовладелец «знали своё место» — набор унаследованных правил, стереотипов поведения, которым должно следовать. Выученных ими — «с дедов-прадедов». «Выученная беспомощность».

В 1967 году Мартин Селигман изучал природу «выученной беспомощности»: как собаки реагируют на негативную стимуляцию (удары электрическим током), и как их реакция зависит от возможности избежать ударов. Те собаки, которые в первых сериях экспериментов смогли перепрыгнуть в другое помещение и избежать ударов током, действовали так и в контрольных экспериментах. А те, что научились в предыдущих сериях тому, что ничего не помогает, даже видя пример собратьев, ложились на пол и скулили, но не пытались убежать, получая удары током.

Беспомощность вызывают не сами по себе неприятные события, а прошлый опыт неконтролируемости этих событий.

Это свойство — «выученная беспомощность» — тысячелетиями воспитывается христианством. «Божья кара» — неотвратима. «Господь — всемогущ» — от него не убежишь. И непредсказуем — «пути господни неисповедимы». Ложись и скули.